Народные традиции
Солон наказывал бы за подобные преступления. Мне было двадцать три года, когда, после пятимесячных странствий, я добрался до Афин и замер перед Парфеноном. Фронтон его стоял нерушимо, но длинная сторона храма — колонны и антаблемент — лежала в руинах, разрушенная взрывом пороха, который когда-то в нем хранили турки.
Долгие недели я прикасался благоговейными, беспокойными, удивленными пальцами к этим камням; в давние времена, когда каждый из них стоял на положенной ему высоте, им было суждено исполнить одну из самых потрясающих симфоний, какие знал мир: безупречные в своем совершенстве трубы возвестили божественную истину. Осязание есть второе зрение.
Когда скульптура и архитектура достигают подлинной высоты, рука сама тянется прикоснуться к ним. На Запад я вернулся через Неаполь и Рим, где наблюдал, каким фальшивым эхом откликаются пресловутые ордера на провозглашенную Акрополем истину, и я уже не мог — как вы, вероятно, и сами поняли, — принять учение Виньолы. Ах, уж этот Виньола!
И почему непременно Виньола?
Какой дьявольский союз связал современное общество с Виньолой?
Снова вокруг меня было сплошное болото академизма. Не будем обманывать себя: академизм есть форма отсутствия мысли, и она вполне устраивает тех, кто боится долгих мук творчества, которые, однако, с лихвой вознаграждаются радостью открытия.
Однако Виньола это вовсе не фольклор. В наши дни, дни железобетона и стали и неотвратимого крушения Виньолы, кое-кто с радостью использовал бы фольклорное зодчество как оружие против железобетона и стали, грозно наступающих и уже уверенных в победе.
Изучение фольклора не дает магических формул, способных разрешить современные проблемы архитектуры; архитектурные решения, проверенные веками, помогают нам глубже понять сокровенные потребности и запросы человека…
Фольклор является предметом изучения, но не прямого применения.